«Я жил в то время в Одессе…»

«Я жил в то время в Одессе…»

Сто лет назад, в конце осени – начале зимы (точная дата пока неизвестна) в Одессу приехал Константин Паустовский. Приехал с женой, и это была не поездка на юг для отдыха, а бегство от войны и пугающей неизвестности.

К. Паустовский (крайний слева) в редакции газеты "Моряк". Одесса, 1921 г. (Фото: odessa-memory.info)

Тогда в Киеве, где жили Паустовские, разгорались бои между белогвардейцами и Красной армией. Власть в Киеве, точно так же как и в Одессе, несколько раз переходила из рук в руки. И каждая объявляла мобилизацию всех мужчин. Многие представители интеллигенции покидали Киев, кто-то направлялся в Крым, кто-то в Одессу.

В Киеве Константин Паустовский работал журналистом. Поэтому, приехав в Одессу, пытался устроиться по профессии. Его взяли корректором в газету «Современное слово». Здесь же появилась его первая публикация в одесской прессе – очерк «Киев-Одесса» (Одесская газета «Современное слово». № 45, 5(18) декабря, 1919 г.).

Этот очерк почти неизвестен одесским читателям. С момента публикации в «Современном слове», он печатался лишь несколько раз в отдельных изданиях и не вошел ни в одно собрание сочинений писателя.

Публикуя сегодня очерк «Киев-Одесса», хочется не только ознакомить читателей с малоизвестным произведением Паустовского, написанном сто лет назад, но и напомнить об «одесском периоде» в жизни и творчестве писателя, который начался с конца 1919 и продлился до начала 1922 года.

Спустя годы Константин Паустовский описал этот период в разных произведениях, а самым знаменательным из них, для нас одесситов, стала повесть «Время больших ожиданий», опубликованная в журнале «Октябрь» шестьдесят лет назад – в 1959 году. Повесть посвящена событиям, происходившим в Одессе в начале 1920-х годов, которые коротко можно охарактеризовать словами автора: «… в те времена ожидание неприятностей было повседневным состоянием людей…».

С тех пор прошло сто лет…

Киев – Одесса

(Путевой очерк)

Томительные дни стоянки на Киевском вокзале.

В желтом, грязном тумане – притихший, встревоженный город, тусклое золото его куполов, близкие и гулкие раскаты орудий и по ночам, за мутными пятнами станционных фонарей – злая зимняя тьма, родящая жуть, тревогу, тихую, саднящую тоску.

Здесь, на ржавых разбитых путях, около остывших паровозов, в станционных помещениях – прокуренных, с лужами липкой грязи на полу, в густо заселенных, дымящих жестяными трубами товарных вагонах – вся русская жизнь, как в призме. Жизнь растревоженной, измученной, одичалой страны.

Стоим. За Ирпенем сердито ворчат орудия. Ждем паровозов. Изредка мимо нас проползает маневровый паровоз, пуская пар изо всех щелей. Но это не то. Мы ждем пассажирских, затребованных из Бобринской.

Наконец, паровозы пришли. Тогда нас начинают катать по путям. Катают два дня, передавая из парка в парк, делая на стенах какие-то загадочные пометки мелом, сцепляют, вновь расцепляют и, наконец, загоняют в какой-то безнадежный тупик, среди скелетов пассажирских вагонов с выбитыми окнами, с сорванными с петель дверьми, снова стоим. Наш путь на Фастов закрыт. Большевики, отступая на север, рванулись в сторону и захватили станцию Мотовиловку, пытаясь соединиться с бандами, орудовавшими вблизи города. На рассвете приходит серый, стальной бронепоезд. Солдаты рассказывают, что Мотовиловка отбита, банды разогнаны и чины, и штаб их повешены в Жулянах под Киевом. Путь свободен. Вечером, после недельной стоянки, мы отходим.

Наш поезд первый должен пройти по только что очищенной линии до Фастова и Белой Церкви. На паровозе ставят охрану. В глубокой темноте перекликаются патрульные офицеры. И всю ночь мы медленно, крадучись, ползем до Фастова с потушенными огнями. Изредка заглушено свистит паровоз.

Туман сошел, и на черных пустых станциях с развороченными окнами, с остовами разрушенных водокачек, в тишине гулко и раскатисто колыхают одиночные выстрелы. Мы идем вдоль линии фронта.

Здесь со стороны большевиков стоят сбродные части. Есть даже два махновских полка. Обмундированы они отвратительно. Вчера вели партию отчаянно ругавшихся пленных, в галошах на босу ногу, в лаптях, в «цыганских» рваных шинелях, даже в женских теплых кофтах. Это не армия, а, как сказал нам веселый, рыжеватый солдат-артиллерист – «настоящее босячье».

Фастов – сплошные развалины. Здесь только что стих бой, еще свежи следы пуль, еще стоит сладковато-горький, удушливый запах пожарища.

За седой, в тополях и зимней изморози, Белой Церковью пошли гиблые места, наводненные мелкими бандами.

По пути к поезду выходят «дядьки» и чудом уцелевшие местные интеллигенты – агрономы, священники, учителя. Как нищие бродят около вагонов, выпрашивая газеты. Жадно расспрашивают о Киеве, рассказывают о налетах банд, разъезжающих по деревням на подводах с пулеметами, о разных Коцурах, Федоренко, подмахновцах, о развинченных рельсах и обстрелах поездов.

Сами грузим дровами паровоз, сами накачиваем воду в тендер. Патрули ходят около вагонов, зорко всматриваясь в небольшие толпы крестьян, угрюмо и долго глазеющих на поезд.

За Бобринской начинается «египетская казнь» – нашествие одесских мешочников. Мешочники – это фанатики. Рискуя жизнью, ругаясь, крича до хрипоты, изредка вступая в жестокие драки, они лезут на буфера, тормоза, крыши, тендер стихийно и неудержимо.

Бороться с ними нельзя. Паровоз весь облеплен мешками, впереди котла на площадку они взгромоздили комод – «один дядько везет в подарок дочке» – и сидит на нем, щелкая подсолнухи. На промежуточных станциях они с пеной у рта отбивают атаки новых волн мешочников, становясь ярыми законниками и ссылаясь поминутно на коменданта поезда и железнодорожные правила. На подъемах, когда паровоз едва ползет и через каждые 300-400 саженей останавливается «набирать пар», они с гиком, смехом и свистом бегут рядом с поездом и дико топочут ногами – греются.

Около Помошной неспокойно. Патрули с паровоза сообщают, что поезд преследует какой-то подозрительный разъезд. Начинается бешеная гонка, и разъезд отстает. По сторонам пути – следы крушений, перевернутые вагоны, изогнутые рельсы. Здесь проходил Махно.

Все крупные станции – сплошные кладбища паровозов, стоящих длинными вереницами на запасных путях и ржавеющих от дождя и ветра.

За Помошной кончается полоса разрушенных станций, разбитых путей, грязи и случайностей.

К. Паустовский 
Газета «Современное слово». – Одесса
№ 45, 5(18) декабря, 1919 г.

Лилия Мельниченко
Зав. мемориальным музеем К.Г. Паустовского