ВСТРЕЧА

(к 140-летию со дня рождения А. С. Грина)

Я очень люблю Грина
и не раз писал о его творчестве.
К.Г. Паустовский.

Константин Паустовский познакомился с Грином в юности, еще гимназистом, увидев имя автора на обложке одного из выпусков «Универсальной библиотеки» со странным названием «Синий каскад Теллури». Он читал не отрываясь, стоя у киоска, где ее купил, пока не прочел до конца эту причудливую, как сон, необыкновенную книгу. Об этом он написал в главе «Александр Грин» в своей книге «Золотая роза».

В 1924 г., в первый и последний раз, состоялась их встреча в Москве, в редакции морской газеты «На вахте», где тогда работал молодой журналист Паустовский. В «Книге скитаний» он написал о том, что смотрел на него так, как будто у них в редакции, в пыльной и беспорядочной Москве, появился капитан «Летучего голландца» или сам Стивенсон. Ему страшно хотелось сказать Грину, как он украсил его юность крылатым своим воображением, какие волшебные страны цвели, не отцветая, в его рассказах, какие океаны блистали и шумели на тысячи и тысячи миль, баюкая бесстрашные и молодые сердца…

Но Грин встал, попрощался и вышел.

«Он ушел навсегда, и я больше никогда не видел его, — отмечал далее Паустовский. — Я только думал и писал о нем, сознавая, что это слишком малая дань моей благодарности Грину за тот щедрый подарок, какой он бескорыстно оставил всем мечтателям и поэтам».

О Грине, как человеке и писателе, он рассказал в мемуарных очерках «Волшебник», «Жизнь Александра Грина», ему посвятил главы в повестях «Черное море», «Бросок на юг», статьи.

Напоминая же об этом в нынешнем юбилейном году Грина, следует отметить, что читающий мир именно Паустовскому должен быть благодарен за возрождение Грина. Четверть века (1936-1961) он состоял в переписке с вдовой Грина Ниной Николаевной, встречался с ней в Коктебеле по делам, связанным с его литературным наследием, переизданием его книг, предваряя предисловиями, увековечением памяти.

В августе 1965 г. Нина Николаевна лежала в больнице и позвонила Паустовскому в Ялту, в Дом творчества писателей, и попросила его посетить могилу Александра Степановича в Старом Крыму: мол, приедьте, нельзя, чтобы Грин в одиночестве встречал свой день рождения.

Абсолютно правдивую историю, связанную с Паустовским, человеком деликатным, замечательном рассказчике, импровизаторе— и поездкой, пересказал Валерий Дружбинский, известный журналист, сейчас живет в Киеве, корреспондент газет «Зеркало недели» и «Сегодня», а в тот год — молодой журналист «Известий», который только привыкал к обязанностям секретаря писателя, не всегда понимал Константина Георгиевича, но, по его словам, всячески старался. С ними поехала писательница Вера Панова и Маша, ее секретарь.

Кладбище располагалось на залитом солнцем невысоком глинистом кургане и полностью заросло диким голым терном и высоким рыжим бурьяном — обычное заброшенное и всеми забытое старое кладбище.

Паустовский по только ему ведомой тропинке безошибочно вывел их к старой мраморной плите, на которой с трудом, но можно было прочесть: «А. С. Грин».

Сели вокруг, разложили еду. Налили до краев стакан, накрыли хлебом и яблоком и поставили на плиту. Есть не хотелось. Было стыдно и больно, что великий писатель покоится под этой старой, изъеденной дождем и солнцем плитой. Что вокруг памятники поновее, а главное, посолиднее, побогаче. Стыдно и больно…

Панова нервно курила папиросы, одну за другой, и вдруг произнесла:

— Хочу исповедаться. Никому никогда не рассказывала, а сердце мое хоть и плохое уже, и очерствело, но вспомни я эту историю — вмиг встрепенется, забьется, как молодое… Хочу исповедаться именно здесь, рядом с нашим Грином.

На Валдае в 23-м она, 18-летняя девчонка, работала в геологической экспедиции — стирала, варила, убирала, — надо ведь было как-то прокормиться. Однажды вечером из темного леса к их костру вышел большой бородатый человек. Сел обогреться. В его котомке увидела томик И. Северянина и черствую полбуханку. Увидела особыми глазами и враз полюбила этого человека. И, слывя недотрогой, увела его к себе в палатку. А наутро, пока он еще спал, снова заглянула в его котомку: оказалось, книгу он рвал на пыжи, чтобы стрелять белок, а в хлебе было спрятано золотишко, которое он украл у старателей в верховье Онеги. Вот такой оказалась ее первая любовь.

Завершив исповедь, Панова расплакалась, и мы с Машей онемели, боялись поднять глаза», — пишет Дружбинский. —Константин Георгиевич подсел к Вере Федоровне и, взяв ее руки в свои, гладил и что-то шептал тихо и нежно.

— А знаете, Верочка, — сказал Паустовский, когда она успокоилась и, вдруг ужаснувшись своей минутной слабости и слез, стала судорожно поправлять прическу и вытирать лицо. — Вы знаете, Верочка, наш Грин тоже побывал в подобном положении. Он сам мне рассказывал об этом.

Случилось это в Петербурге. Грин к тому времени был уже известным литератором. Высокий, стройный, всегда рыцарски галантный с дамами, он, разумеется, пользовался успехом у женщин. Но ни одной еще, к сожалению, не открыл сердце, ни одной не сказал эти, самые важные в жизни, слова: «Я люблю вас». А ведь ему уже 33 года! И вот однажды…

Грин сидел в кабинете и писал. Сочинял рассказ для «Синего журнала», который в то время был самым «желтым» из выходящих в Петербурге. Но выдали аванс, обещали еще, и приходилось отрабатывать. Вдруг он услышал, как заныли трубы игравшего в саду духового оркестра. Запели скрипки, медный рожок проиграл зарю, и стены комнаты словно раздвинулись.

Он вылетел из дома и устремился в Летний сад. Мчался по аллее и вдруг остановился. Как лунатик, сел на скамейку и тогда только увидел Ее.

Женщина подошла к скамейке и, левой рукой приподнимая длинное платье, а правой оправляя волосы под широкополой, с черным пером шляпой, улыбнулась Грину и села рядом с тем движением изящества и простоты, которое пленяет даже на мертвом полотне синематографа.

Грин вдруг почувствовал себя моложе и добрее, чище и богаче. Он с ужасом оглядел свои длинные ноги, старые ботинки, кое-как повязанные желтые шнурки, длинные и лохматые, как усы ротного каптенармуса. Сердце его билось часто и громко.

Женщина была молода, хороша собой необыкновенно. На длинных пальцах ее сверкали драгоценные камни, а круглая, вся в жемчугах брошь колыхалась на груди. Из бисерной сумочки женщина достала коробку с папиросами и закурила. Грин больше не мог молчать. Он привстал, снял шляпу и, намереваясь произнести целую речь, сказал не то, что думал: «Сударыня! Простите нахала, мечтателя, бродягу! Я страшно хочу курить!» Женщина протянула ему папиросы. Он закурил и ближе подвинулся к ней. Она рассматривала его с пристальным любопытством — возможно, зная его лицо по фотографиям в журнале.

Оркестр играл громко и празднично. Желтый кленовый лист упал на скамью, женщина положила его к себе на колени. Этот жест окончательно убедил Грина, что женщина эта для него не чужая. Нужно было обязательно привлечь ее внимание. Способ был один — рассказать что-нибудь интересное. Хорошо, что она молчит. Какой это драгоценный дар — уметь молчать.

— Выслушайте меня, сударыня, — начал Грин, то вглядываясь женщине в глаза, то рассматривая желтый лист на ее коленях. — Только не перебивайте меня. Я люблю молчаливых женщин. Скажите, вы видели когда-нибудь извозчика в очках? А я видел. И говорящую ворону слушал, и летал над городом, держась за лапку селезня… Я в 16 лет хотел жениться на кухарке, — продолжал Грин, — она была хромоножкой, и мне стало ее жалко. А кроме всего, она любила слушать меня и все приговаривала: «Алексашенька, придумай-ка еще одну волшебную сказочку».

Когда я за обедом решительно и безоговорочно заявил родителям, что женюсь на Клавдии, мама увела меня в спальню и произнесла: «Сын мой! Любовь — это совсем другое, не то, что ты думаешь. Знаешь, как любили друг друга Фридерик Шопен и Жорж Занд — бронзоволосая красавица Аврора Дюпен… Заехала на один день, а осталась на всю жизнь. А когда он умер, она тут же покончила с собой, оставив записку: «Я не хочу слушать, если уста его закрыты, я не хочу смотреть на солнце, если от него оно закрыто гробовой доской. Положите меня рядом с ним в могилу и напишите: «Здесь лежит Бог и композитор Фридерик Шопен, а у его ног — рабыня его Жорж Занд». Только такая любовь, сын мой, достойна человека. Только такая», — сказала мне мама. И я поверил и передумал жениться на Клавдии, но продолжал сочинять для нее сказки. Это позже, уже взрослым, я узнал, что у Авроры Дюпен и Фридерика Шопена все было просто, прозаично и даже пошло. И Аврора пережила Фридерика на 27 лет, и еще трижды была замужем. Но я не об этом…».

Грин говорил и говорил — о постоянно поющих алых парусах в своей душе, о своей извечной вере в добро и красоту людей, в расцвет иной жизни на берегах безмятежных морей. А женщина улыбалась, кивала головой, гладила его по руке и молчала.

«Боже мой, — подумал Грин, — как она хорошо, но умно молчит. И прокричал вслух: «Я люблю вас! Я ждал вас всю жизнь! Я буду любить вас всегда, даже после смерти моей вы будете ощущать тепло моей бескорыстной любви… Я понимаю, что со мной жить тяжело, я хмур, мой характер тяжел, как соборный колокол. Я непостоянен, забывчив и ленив. Но с этим покончено. Я полюбил вас и теперь буду другим. Вот увидите!».

Дождь вдруг забарабанил по листве и дорожкам, музыка духового оркестра от неожиданности глубже ушла в трубы, и уже там глухо и печально договаривала свой свадебный марш.

Женщина встала. Вскочил и Грин. Женщина смело и гордо осмотрела его с головы до ног и легким шагом пошла по дорожке. Грин догнал ее. Остановил. Встал на колени. Жадно припал губами к ее рукам.

Она мягко высвободила руки, улыбнулась и погладила Грина по небритой щеке. Затем из сумочки достала что-то похожее на визитную карточку. Грин улыбнулся — и себе, и улыбнувшейся ему женщине. Теперь он будет знать ее имя, отчество, фамилию, адрес. Она протянула ему маленький запечатанный конвертик. Грин схватил его, поцеловал душистую мякоть руки возле запястья и побежал под дождем, как сумасшедший.

Вдруг остановился и кинулся разрывать конверт. На белом картоне было написано тонким четким почерком и подчеркнуто: «Спасибо за прогулку. Прощайте и не ищите меня. Я — глухонемая».

Паустовский закончил свой рассказ, и мы долго молчали. Потом выпили за Грина, за его горячую любовь. Прибрали могилку и отправились в обратный путь. Ехали тоже молча. Прибыли в ялтинский Дом творчества писателей ночью и быстро разошлись по комнатам.

Наутро говорю Константину Георгиевичу:

— Вашу историю о Грине я перенес на бумагу, полночи печатал. Прочитайте, поправьте, добавьте что-нибудь, и получится прекрасный рассказ. Прекрасный!..

— Да нет, — вздыхает Паустовский. — Не случалось с Грином подобной истории. Он как встретил свою Нину в 19 лет, так и любил ее всю жизнь и каждую минутку. Ничего-то вы не поняли, дружок. Ничего.

Светлана КУЗНЕЦОВА,
старший научный сотрудник Мемориального музея К. Г. Паустовского,
член НСЖУ